В густых лесах Пеновского района Калининской области затерялась маленькая деревушка Руна. Здесь и родилась Лиза Чайкина.

Семья Лизы Чайкиной была большая, а рабочих рук мало. Отец  вернулся с империалистической войны контуженным. Жили впроголодь.

— Хлопотали от зари до зари, а земля нас плохо благодарствовала, словно серчала на нас, — вспоминает мать Лизы Чайкиной, Аксинья Прокофьевна. — Все видели — и по миру ходили и кору глодали... Да кабы только мы так жили — все в деревне один одного бедней были. Куда не глянешь — голь перекатная. Потом уж, с колхозами, новое время пришло.

 

Женщина с типичным лицом русской крестьянки изредка подносит к лицу платок. На ней старенькая фуфайка, выгоревшая рыжая шаль, мужские башмаки. — В том и остались, — говорит мать. — Все бандит забрал. Курей было тридцать две, гусей семь штук, овечки, свиньи — сейчас ничего не осталось. Коров-то отнял еще в лесу: мы из деревни ушли, а он нас поймал. Собрал в кучу. Стали прощаться, думаем — конец пришел. А тут разом наши его потревожили сильно. Мы-то, старики, кустами да балочками в свои шалашики, в лес обратно. Так и хоронились, пока его не выгнали. Всего лишились. Все, что горбом наживали, порушил, окаянный. Ну да ладно, наживем. Снова колхоз организуем. У меня сейчас только одно удовольствие — побить немца скорей, выгнать его за границу, а уж там все будет! Народ у нас в колхозе воспитался, организовался, знает, как работать надо.

Снова и снова мать вспоминает о Лизе Чайкиной. Когда слезы подступают, и останавливается дыхание, замирает сердце, она теребит край платка, подавляет материнское волнение, и опять течет ее неторопливая речь:

— У меня еще дочка есть, Маня. Она в школу бегать стала, а Лизонька-то махонькая еще была. В книжку ткнется: «Мама, что здесь написано? Мама, пошли меня учиться». Я — к учительнице. «Примите, — прошу, — уж очень грамоту хочет узнать».

Собрала я Лизоньку, платье новое сшила. Такая она вострая была — Маня-то старше, а Лиза ее грамотой забивала. Прибежит, скажет: «Опять у меня «отлично». Вот ведь какое дите удалось — из всех! Мне бы сына Шурика такого вырастать — ему двенадцать лет, — как бы было хорошо!

 

 

 

Маленькой она песни любила, рассказы про деревенскую жизнь. Бывало, заиграют наши старые деревенские песни про темноту, про горе, про судьбу-злодейку, а Лиза слушает да все спрашивает: «Так ли было, как в песне?» — «Было, дочка, еще темней было — солнышко-то светило, да не нам».

Она забьется в угол, плакать начнет. «Что ты, - Лизонька?» Лепечет сквозь   слезы:   «Песня   неправильная».

Такой была Лиза Чайкина в детстве. Такой сохранилась она в памяти всех, кто ее знал, — с пытливым умом, с открытым сердцем.

Окончив четыре класса сельской школы, Лиза начала работать: сеяла, полола, мяла лен, убирала скот, помогала в доме.

Все свободное время отдавала книгам. За несколько верст ходила в соседнюю деревню Залесскую, в избу-читальню.

 

Шло время, и менялся характер Лизы. Реже она ходила на гулянки, все чаще видели ее с книгой, с газетой. Односельчане звали ее книжницей, вкладывая в это слово уважение и гордость за девушку из их колхоза.

В пятнадцать лет Лизу выдвинули заведовать избой-читальней. Читальня давно стала для Лизы вторым домом. Она относилась к ней с уважением и восхищением. И вот теперь она будет здесь работать.

— Боязно, — говорила Лиза подругам.

— Вот выдумала!  — убеждала ее Катя Цветкова из соседнего  колхоза.

— Мы-то ведь никуда не денемся.

Вместе они организовали агрономический кружок. В деревне появились новые слова: агроминимум, культиватор, протравка, передовые методы...

Готовясь к весне, девчата решили создать молодежное звено.

— Вот увидите: самый хороший лен будет в нашем звене, — говорила Лиза.

Колхоз в Залесском, где решили создать звено, она называла своим.

Задолго до выезда в поле девушки пришли в правление.

— Поддержим, — сказал председатель  колхоза. — А ты, Лиза, тоже будешь работать?

— Буду.

— А кого же звеньевой?

— Катю Цветкову, — ответили девчата.

Весной на колхозные поля вышло работать молодежное звено Кати Цветковой.

— С нами всегда была Лиза,  — вспоминает звеньевая. — Она и сеять помогала и лен мять  — без дела не увидишь. Днем не придет — вечером дома встречаемся: газеты прочтет, о политике расскажет.

Настала осень. Управились с уборкой. Из района в Смоленск отправлялась на совещание группа передовиков-льноводов. В их числе была мать Лизы.

— Смотрите не загуляйте, дорогу не забудьте обратно,  — шутили колхозники. — Ты, Аксинья Прокофьевна, в Пено сроду не была, а тут разом в Смоленск махнула. Гляди, старика вспоминай почаще.

— Отвяжитесь!  — сердилась мать.  — И все это от твоих рук канитель! — обращалась она к дочери.

Аксинья Прокофьевна и гордилась и боялась поездки: шутка сказать — дом бросить, за сто верст путь держать.

А Лиза затевала новые дела.

В избе-читальне всегда было полно. Вслед за агрономическим появились кружки драматический, музыкальный. В читальне можно было встретить врачей, агрономов, животноводов, учителей — каждому находилось дело.

Колхоз, комсомольская ячейка были первыми заботами Лизы, и этим определялась жизнь.

— Лизонька, — со всей лаской,   на   которую   только способно сердце  матери, говорила Аксинья Прокофьевна, — все ты в делах, ни выходных, ни воскресенья не знаешь. Неужто у тебя и семьи не будет?

— Не знаю, мама, — пряча улыбку, отвечала дочь.

Веселая,  крепкая  девушка  страстно  любила  жизнь.

Всюду она успевала, всегда умела заставить себя делать то, что нужно в первую очередь. И всегда, в малом и большом деле, она помнила, что, как вожак, должна служить примером для всей молодежи. В поле, в читальне, на соревнованиях всегда стремилась быть первой, делать лучше других.

— Она для нас была, словно старшая сестра, — говорит Катя Цветкова. А Катя на год старше Лизы.

 В 1939 году Лизу избрали секретарем райкома комсомола. Комсомольцы приняли это как должное. Все считали,- что иначе и быть не могло. Чайкина для них была идеалом комсомольца, поступкам ее подражали, у нее учились жить и работать.

Новый секретарь работал ровно, спокойно. Застать ее в райкоме было не легко. Целыми днями ходила Лиза из колхоза в колхоз: там проведет собрание, здесь организует кружок, одного поругает за плохие дела, другого поддержит ласковым словом, подскажет что-нибудь новое. Ее можно видеть всюду: в колхозе, на станции, в учреждении, в школе.

 

 

Не раз просила Лаза в обкоме послать ее учиться.

— Трудно мне: все ребята семилетку кончили, а у меня четыре класса.  Поучусь  — легче работать будет.

Летом Лизу послали в Калинин на курсы. Здесь ее и застала война. Едва прослушав сообщение по радио, она отправилась в район.

Вновь закипела работа. Лиза мобилизовала комсомольцев на уборку урожая, на транспорт, организовала военную учебу.

«Учусь стрелять из винтовки, бросаю гранату не хуже ребят, скоро доберусь и до пулемета. Посмотришь, воином стану, да еще каким!» — писала она в те дни подруге детства Нюре Барсуковой.

Райком комсомола превратился в военный штаб. Днем и ночью туда приходили ребята и девчата. Новым, полным еще большей страсти и веры голосом говорила Лиза с молодежью.

— Мы любим свою Родину, — звучал ее голос на собраниях, митингах, в беседах, — и будем ее отстаивать. Нас воспитали, нам дорогу в жизнь открыли партия большевиков, страна наша, Советская, власть. Отстоим мы нашу власть, нашу землю. Узнает враг, что такое советский народ.

Однажды вечером Лиза услышала шум. По улице в облаке пыли шло стадо. Тревожное чувство охватило девушку. Она присела на перила крыльца. Августовский день вновь напомнил Лизе о грозящей опасности.

По утомленным, серым и пыльным лицам, по движущимся: повозкам с домашними вещами и дремлющими ребятами Лиза догадалась, что фронт приближается.

Лаза спустилась с крыльца.

— Откуда?  —  спросила  она  подростка, шлепающего босыми ногами по мягкой пыли.

— От немцев уходим, — бросил он на ходу.

Уже солнце скрылось за вершинами деревьев, и пыльное облако, которое подняло стадо, растаяло вдалеке, замерцала первая ранняя звезда, туман закурился над рекой, а девушка стояла, не в силах оторвать взгляда от любимых просторов. Потом не спеша, в раздумье пошла по серой придорожной траве.

Вихрем пронеслись мысли. Любимые книги, которые она с трепетом брала в книжном киоске и собирала дома; первое комсомольское собрание; ласковые летние рассветы; пушистые снежные поляны, неожиданно открывающиеся в пеновских лесах, когда ты с ватагой друзей идешь на лыжах; радость успехов и горечь неудач; весёлые праздники в честь колхозного урожая; шумные, жаркие споры на районных конференциях — как все это близко сердцу, потому что всей этим ты жила, без этого могла считать свое существование бесцельным. Все это можно было высказать одним словом — Родина.

Поздно ночью она добралась до деревни. Мать бросалась за молоком.  Обыкновенно разговорчивая, Лиза молчала.

— Людей сгоняют с места. Казнят детей, над всем издеваются, грабят, — сказала мать и взглянула в лицо дочери. Это было другое лицо, другие глаза.

На следующий день в Пено собрался комсомольский актив; не слышно ни шуток,    ни песен —  все озабочены.

— Мы не будем рабами Гитлера, он нас не сломит. Мы постоим за Родину все, как один. Великая честь для нас, комсомольцев, быть на поле сражения. Все, в ком бьется сердце, на борьбу с оккупантами! — призывала Лиза. — Все ли вам понятно, товарищи? Может быть, кому не ясно? — спросила она по своему обыкновению.

Вырвалось единое:

— Понятно, Лиза: действовать надо!

Немцы подходили все ближе. Лиза собирала партизанский отряд. Григорьева, Зуева, Блаздинская, Тихомиров — всего шестьдесят восемь человек решали уходить в лес.

Еще до войны в Пено приехал Николай Григорьев. Он учился в Ленинграде, в горном институте, но каникулы всегда проводил в родных местах. Война задержала его, и, когда немцы подходили к району, он тоже решил уйти в партизаны. Вместе с ним вступили в отряд брат школьник Владимир, сестра Нина — педагог и старик отец Леонид Григорьев.

— Семьей жили, — сказал отец, — семьей и воевать будем.

Накануне прихода немцев Лиза зашла в родную деревню. Побыла она в доме лишь несколько минут и попросила мать вместе дойти до пристани.

— Вот, мама, может быть, в последний раз и идем вместе.

— Что ты, Лизонька? — испуганно прошептала мать. — Разве можно такие слова говорить!

— В партизаны я ухожу. Может, погибну, да ведь не одна я такая. Но народ наш выстоит, все перенесет, а на фашистов работать не будет. Ты не беспокойся: плохое со мной случится — тебя ни власть, ни народ не забудут. Только знай: если услышишь — убили твою дочь или поймали, не говори ничего, не признавайся, а то весь колхоз спалят.

Мать ни о чем не расспрашивала: знала, что это лишнее.

Заалел край неба — наступал рассвет. Капли росы блестели, словно слезы. Лиза остановилась, встряхнула за плечами вещевой мешок и прижала мать к своей груди. По старому обычаю широким крестом осенила старуха свое детище, смахнула рукой набежавшие слезы, и Лиза ушла, унося с собой материнское благословение.

Началась новая жизнь, новые заботы.

Хотя отряд и готовился, но всего не предусмотрели.

Оказалось, что недостает продуктов, мало вооружения. У многих не было никакого боевого опыта. Но никто не падал духом.

— Поживем — всего накопим, — говорил командир отряда Филимонов. — Самое главное — держаться крепко, уметь завтрашний день видеть, перспективу не терять. Трудностей будет очень много. Кто слабоват — признавайся: держать не будем.

Слабоватых не оказалось.

Самому молодому партизану, Васе Тихомирову, было пятнадцать лет, но лучшего разведчика отряд не желал.

В светлую, звездную ночь Лиза и Вася отправились в разведку. Вышла из лесу и увидели горизонт, охваченный пламенем.

— Головково горит, — сказал Вася. — А там Замятино, а там, дальше, Торопец.

Повсюду виднелись следы войны: обломки сгоревших грузовиков, подбитых танков, развороченная снарядами земля, выжженные поля, разрушенные дома.

— Подходят, — услышала вдруг девушка шепот Васи.

Послышался шум моторов: шли немецкие танки. Разведчики шмыгнули в лощину и оттуда обратно, в лесную чащу.

Шум приближался. Трясясь, проскочил и скрылся в облаке пыли мотоциклист. Показались танки — один, другой, третий. Снова вернулся мотоциклист, что-то доложил, и колонна свернула с дороги в нескошенную траву. Солдаты вылезли из люков, заглушили моторы.

Лиза в первый раз увидела близко немцев и сама удивилась: у нее не было чувства волнения. Жадно разглядывала она нашивки, стараясь определить командиров; проверяя себя, несколько раз пересчитала солдат. А они, как видно, располагались на отдых. Из танков вытаскивали бутылки, свертки, одеяла, подушки. Для офицера постелили прямо на траве салфетку. Он — длинный, с косыми плечами — сбросил с себя мундир, рубашку, повязал на шею полотенце и отправился к песчаной отмели, на реку.

Оставив Васю наблюдать, Лиза поползла дальше в лес и, когда, оглянувшись, решила, что ее не видно, поднялась. Сбросила башмаки и, ровно взмахивая руками, побежала так же, как бегала когда-то на кроссе... Вскоре Лиза с группой партизан вновь оказалась у ивняка, буйно разросшегося на высоком берегу реки. Прямо напротив нее сидел и неторопливо курил долговязый офицер в полосатых трусиках...

И вдруг в мертвой утренней тишине раздались взрывы, выстрелы, загудели снова моторы, затрещал мотоцикл — партизаны дали первый бой врагу. Отшвырнув папироску, офицер вскочил. Почти не целясь, Лиза выстрелила раз, другой. Немец подпрыгнул на месте, словно от ожога, сделал несколько шагов и упал навзничь.

Через несколько часов партизаны распределяли захваченное оружие. Долго спорили, кто сделал почин в истреблении захватчиков, а потом единодушно решили — Лиза. Так, раньше чем ожидал отряд, началась его боевая жизнь.

Во всех деревнях партизаны встречали поддержку, всюду у них были свои люди. Народ знал, чья рука пускает под откос поезда, устраивает засады, подрывает минами автотранспорт. Разными путями шли к партизанам донесения, отовсюду им помогали продуктами. Колхозники соседних деревень сушили сухари, из Занепреченского сельсовета прислали одиннадцать мешков муки, из райцентра — крупу.

Однажды комсомольцы отправились за мясом. Зашли в деревню. В ней на окраине остановились немцы. Ребята начали расспрашивать встретившегося им колхозника.

— Да чего вы меня, темного, пытаете? — отмахивался бородач. — Откуда я знаю, где немцы, а где партизаны? Мы народ темный, нам лишь бы хлеба да землицы, а остальное сами решайте. Вам виднее: вы газеты читаете.

Но когда старик убедился, что ребята — свой народ, комсомольцы, он спустился в погреб и начал вытаскивать оттуда крупные куски мяса.

— Да вы уж берете, — ворчал он с напускной суровостью, — для вас готовил. Для немцев дохлого цыпленка и того не дадим.

Вскоре Лиза пережила много тяжелых волнений. Это было в последних числах октября. Комсомольцы Фокин, Зуева и Блаздинская ночью пошли в разведку. Пошли — и пропали. Три дня от них не было никаких известий. Комсомольцы ходила сумрачные. И уже когда было решено послать вторую группу, Зуева и Блаздинская вернулись. Все объяснялось просто: немцы их захватили, девушкам удалось уйти, а Фокин остался. Что с ним — не знали.

Лиза опечалилась: Фокин был прямодушный человек, храбрый комсомолец.

Через месяц после начала лесной жизни решили созвать собрание. Командир коротко доложил о боевой работе. Не было оружия, пришлось вооружаться трофеями. Сейчас есть автоматы, пулеметы, минометы и даже два орудия. Что делали — об этом знают сами партизаны: били врага, отрезали ему путь, налетали на немецкие колонны, уничтожили около ста автомашин с военными грузами, в том числе одну штабную, отбили обоз с продовольствием.

После собрания молодежь собралась вокруг Лизы. Слабый огонь освещал обветренные, грубые лица. Это были уже другие люди — возмужавшие, отвыкшие от домашней обстановка. Для себя Лиза отметила любопытный штрих: когда она подходила к комсомольцам, все вставали и старший отдавал рапорт, хотя Лиза была в отряде рядовым бойцом, и никто не говорил, что секретарю надо докладывать.

— Споем, — послышался в тишине чей-то голос. Затянули вполголоса «Ермака». Пели медленно, словно стараясь подольше растянуть любимую старую песню. А на другой день снова продолжалась партизанская жизнь. Люди уходили в разведку. Отправлялись на  операции. Кропотливо, домовито готовились к зиме. Все делалось по-хозяйски, основательно, словно люди всю жизнь не знали ничего другого, как партизанские действия.

В середине ноября Лизу позвал начальник отряда. Он протянул  ей маленькую брошюру! Это был доклад товарища Сталина о XXIV годовщине Великой Октябрьской социалистической революции.

Лиза прислонилась к сосне и прочитала брошюру раз, другой, третий. Ей не надо было напрягать память — слова запоминались сами, окрыляли новой надеждой. Она оглянулась. Кругом стояли партизаны. Заговорил один, другой, и стихийно вырос митинг. В холодном осеннем воздухе прозвучало как клятва: «Смерть немецким оккупантам!»

Партизаны решили рассказать о докладе народу, оставшемуся в деревнях, донести слова партии до каждого.

— Ступай докладчиком, - сказал Филимонов Лизе. — Зря не рискуй. Если будет опасность, уходи.

В тот же день, оставив в отряде оружие, девушка отправилась в район.

Она приходила в колхозы. Тихо, словно все вымерло. Куда ни зайдешь — молчаливые женщины, истощенные дети. Все те же следы войны: огромные воронки от снарядов, разбитые в щепы деревни, сожженные дома. И всюду суровое дыхание смертельной борьбы советских людей против немецких захватчиков.

День за днем шагала Лиза по мокрым колеям проселков. В каждой деревне, где она появлялась, в течение одного - двух часов собирались люди. Ни председателя, ни секретаря не выбирали. Лиза брала слово и рассказывала о докладе.

— Немцы, — начинала    Лиза, — это как ранний снег — скоро растают.

Девушка подробно говорила о том, что видела в районе, в соседних деревнях, о бесчинствах германских мародеров, об их зверствах.

— Верьте,   —  звучал  ее  страстный,  убежденный голос, — не сегодня-завтра придет к нам Красная Армия, прогонит и перебьет всех немецких солдат, освободит наши колхозы от фашистского гнета. Бейте, жгите немцев, не давайте им никаких продуктов, помогайте нашим партизанам! Становитесь под знамя сопротивления! Все боритесь с врагом, не щадя жизни. Не хозяйничать фрицам на советской земле!

Через несколько дней девушка добралась до Великолукского сельсовета.

Как и везде, в сельсовете нашлись друзья.

В деревне она подошла к доске объявлений. На большом листе бумаги был напечатан приказ. В нем указывалась фамилия командира партизанского отряда. Всякий, говорилось далее, указавший место нахождения командира, получает пять тысяч марок, дом с усадьбой и корову.

— Немцы   сюда  не    показываются, — рассказывали ребята. — Только иной раз   заявятся с  танками,   нагадят — и обратно.

— Почему?

— Партизаны шагу не дают ступить — так их молотят, что и маму забывают.

— А кто у партизан командир? 

— Да не, знаем. Видала — немцы за него награду уже обещали.

Через самых надежных людей Лиза решила установить связь с новым партизанским отрядом. И здесь ее ждала неожиданная радость: нашелся Фокин. Попав к немцам, он много перетерпел: его пытали, избивали. По дороге в немецкий штаб Фокин сумел убежать и организовал новый отряд. Его-то и боялись немцы.

Лиза простилась с ребятами и пошла дальше. Так побывала она в пятнадцати селениях. Всюду она передавала народу слова партии. И всюду эти слова поднимали народ на борьбу. Чаще взрывались фашистские транспорты, неизвестно куда исчезали целые километры проводов; после ночевок, несмотря на усиленную охрану, вдруг отказывались работать карбюраторы.

22 ноября Лиза провела собрание в селении Жуковка и отправилась отсюда на хутор Красное Покатище к своей старой подруге Марусе Купоровой.

На хутор Лиза пришла к вечеру. И в тот момент, когда она входила в дом, Тимофей Колосов, бывший кулак, не одеваясь, побежал; в немецкий штаб.

— Пришла, — воровато шепнул он.

Машина, с эсэсовцами понеслась к Красному Покатищу. Без стука ворвались в дом.

— Где дочь? — с порога крикнул офицер.

Мать Маруси развела руками, удивленно оглядывая солдат. Грянул выстрел. Женщина упала, обливаясь кровью.

Вскрикнул и бросился на палачей двенадцатилетний Коля. Снова выстрел — и мальчик упал возле матери.

— Собаки проклятые, что делаете?! — не выдержав, вскрикнула Маруся и плюнула в лицо офицеру. Он кивнул. Девушку схватили, вывели во двор.

Лизу оставили в одной рубашке и босую погнали в Пено. Когда тронулись, запылал дом Купоровых.

Тяжело, вся кровь кипит. Но что сделает безоружная против вооруженной банды?

Темно, дороги не видно. Когда нога ступает на острые камни, по всему телу бежит нестерпимая боль. Коченеют руки, во рту все пересохло. Лиза молча шла. Пришли в штаб.

— Ты партизанка?

Молчание.

— Комсомольская молодежь?

Молчание.

Солдаты бьют прутьями по ногам, рукам, спине...

Молчание.

— Где твои товарищи? Кто тебя послал?

— Смерть вам, проклятым! — сказала Лиза и плюнула в лицо офицеру.

Лизу повели к водокачке на расстрел.

Снова пытки, истязания, и в ответ на все — молчание.

— Эй, кто  знает эту девчонку?  Не она ли командир? — обратился немецкий офицер к женщинам.

Все молчали.

— Скажи, где находится партизанский отряд, — останешься жить, — снова предложил офицер.

Лиза ответила полным страстной ненависти взглядом. Из толпы вышла женщина. Это была Аришка Круглова, как всегда пьяная. Немцы притащили ее сюда.

Аришка подошла к Лизе.

— Это и есть партизанка, первая комсомолка.

Офицер подал, команду.

— Я готова. Стреляйте, палачи! — крикнула Лиза.

Прогремели выстрелы. Солдаты стреляли над головой девушки.

— Смерть немецким оккупантам! — воскликнула девушка.

Выстрелы. Лиза взмахнула рукой.  

— Я погибаю за победу, за нашу партию, за Сталина!

Снова выстрелы. Лиза упала на свежий снег, обагряя его своей кровью. Потом приподнялась.

— За Родину, за народ! — воскликнула она слабеющим голосом.

О гибели Лизы отряд узнал в этот же день. В лесной землянке был подписан приговор кулаку Колосову, его сыну, Аришке Кругловой.

Ночью весь отряд вышел в путь.

Под утро в разных местах района запылали одиннадцать деревень, в которых расположились фашисты. Молодые партизаны направились к дому Колосовых. Предателей захватили живьем, привели в лес и расстреляли.

Прошло несколько дней. Однажды в безлунную зимнюю ночь к дому Кругловой подошли несколько человек. Один из них тихо постучал в окошко.

— Кто там?

— Свои.

Круглова впустила пришедших, но, взглянув на них, побледнела, обмерла.

— Голубчики мои, родные, не казните! По  глупости, по дурости своей проболталась. Век буду руки-ноги целовать, все вам расскажу про немцев, только жизни не лишайте, лепетала предательница, ползая у ног партизан.

— Выходи!

Предательница пыталась закричать. Ей заткнули глотку, вывели на соседнюю физкультурную площадку. Утром здесь увидели труп изменницы.

Семнадцать дней партизаны безуспешно пытались унести, труп Лизы. Немцы, напуганные пожарами, расстрелами Колосовых и Кругловой, усилили охрану, увеличили карательные отряды, беспощадно расправлялись с населением. И все-таки на восемнадцатый день труп Лизы исчез.

Партизаны унесли тело народной героини в лес и похоронили ее с воинскими почестями. Молва о Лизе летела из дома в дом. Из сел, деревень к месту расправы с Лизой шли женщины, которые никогда ее даже не видели, — шли, чтобы отдать последний долг народной героине, поцеловать землю, которую она обагрила своей кровью.

Красная Армия выбила врагов из Пеновскаго района.

Шли бойцы, снимали шапки у могилы народной героини, останавливались и клялись бороться и победить.

Всюду, по всей нашей земле с глубокой любовью и великим уважением вспоминают жизнь и смерть героической комсомолки Елизаветы Ивановны Чайкиной. Как не меркнет солнце, так никогда не померкнет слава верной дочери советского народа.